4635 знаков
Мастера книг ищут и доставляют книги будущим владельцам.
Иногда прямиком от владельцев нынешних.
Я почти плыл среди витрин, зачарованный. Здесь были выставлены на продажу книги, о которых человечество и думать забыло: «Геометрия электрических полей», «Вакуум сознания», «Свалка чёрных дыр» — юбилейное издание, к столетию открытия единственности чёрной дыры и Дню всемирного избавления от мусора, «Двадцать лет миль вдоль мысли» — в прекрасном состоянии, библиотекари знали своё дело.
Весь бомонд здесь, и весь инкогнито, разумеется: в наше время немодно появляться на людях физически. Фантомы богачей и мастеров скользили над полированным каменным полом, пугая редких людей, пришедших сюда посмотреть на книги — странные, отставшие от своего времени создания, что так долго занимали умы человечества.
Одна за другой они возникали передо мной — спящие драконы в переплётах, хранящие знания в глубине тишины страниц.
«Биомеханика и создание биополей андроидов». В половину роста и толщину взрослого человека. На переплёте чёрной кожи проступают сквозь время следы чешуи. Вплавленное в чёрное пространство переплёта золото букв. Первая книга по теории андроидов.
Бесценно. Ну, как бесценно: пара-тройка мегаполисов со всем содержимым, включая население. Посмотреть бы на покупателя. И на мастера, конечно. Ведь книгу нужно не только купить, но и доставить владельцу.
Ментальная проекция Одина проплыла совсем рядом и затерялась в конце коридора витрин. Странная кличка. Он смеётся, мол, таскаю мёд поэзии трутням-читателям, потому и Один.
Может, надо ударение ставить на второй слог — мастер ведь всегда один. Как и любой другой человек, разумеется, но всё же. Человек, который не знает, обнаружит ли поутру свою голову на привычном месте, кажется, более одинок, чем остальные. Но может быть, я не прав.
Иногда одиночество настойчиво нарушают. Это неприятно, как взгляд, владелец которого вот уже час искусно растворяется, стоит приблизиться моему вниманию.
Сыграем. Снова. Как всегда.
Книги подешевле выложены открыто, не под стеклом. Скорее подделки под книги: тоненькая клееная копия древней, а потому ценной подделки: безвестный автор, мрачные сюжеты в три строки. «Шекспир в пересказе гоблина». Гоблины, мрачные существа, первые неудачные андроиды, бывшие люди. Они не владеют речью.
Интересно, шекспир — это вроде сказки? Тогда должно быть «шекспиры». Выясню. Книга скользнула мне в рукав, и владелец взгляда материализовался у моего локтя. Едва мне по плечо, куртка бесформенная и кажется, внутри нет тела. Капюшон поворачивается в мою сторону, и я наконец вижу лицо. Глаза. Бесцветные во-первых, прозрачные во-вторых, ясные в-третьих. И только потом, долгую секунду спустя можно заметить, что это женщина. Очень старая женщина с очень слабым, но настоящим телом.
Она сродни урагану. Она где-то там, по ту сторону экранов масс-медиа, и мало кто видел её в реальности. Да и сгустившийся вакуум вероятностей вокруг нас вполне можно принять за око бури.
— Вы знаете меня, — она говорит очень тихо и внятно.
Молчу — зачем подтверждать очевидное.
— Книга из вашего рукава может стоить пару лет лишения мысли…
Хорошо, что книги в моём рукаве уже нет.
— …или набора лучшего альпинистского снаряжения.
Меня изучали. Потому что
— Вам предложат работу.
Только не здесь.
— Вас ожидают.
Прикосновение вкладывает в мою ладонь тонкую пластину.
И кто поручится, что это не очередная портативная смерть? Разве что необоснованность и беспричинность — сёстры бездействия.
Пластина теплеет, в голове возникает ментальная голограмма. Дорогая технология.
План-карта, мой путь, разговор, дорога и тяжёлая книга, которую надо получить и доставить, не умереть и успеть, — всё сливается, вспыхивает картинами, растягивается почти на год и наконец втягивается в её зрачки.
Зрачки этой женщины — чёрные иллюминаторы во вселенную. Она улыбается в жар моего взгляда: ясно, что я безнадёжно опоздал родиться. Она стара, слаба и умирает.
— Спасибо за книгу.
— Она тебе не нужна.
— Будь ты рядом, у меня бы не хватило на это мужества. Но мне нужно умереть, пойми. Я на две трети электроника и сталь.
— Ты — это ты.
— К сожалению, давно уже нет. Ты ещё ощутишь, как прекрасно быть собой. И — поверь — забудешь меня, как сон. Я и есть сон. И ты уже просыпаешься. Мы просыпаемся.
Её рука теряется в моей, становится сухой и тонкой, как ткань; искажённое слезами изображение окончательно расплывается.
Я просыпаюсь.
С мокрыми, ещё закрытыми глазами.
Сжимая в руке пододеяльник.
В незнакомом мире.
Чужом городе.
Женском теле.
Отзвук её имени срывается с моих теперь губ и бесследно тонет в яви.